Елена Бренер – не просто психолог, она – экзистенциальный психотерапевт. Что это такое, почему и как она выбрала это направление в психотерапевтической практике? От чего она ловит кайф, лечатся ли тревожные расстройства, что такое токсичные отношения, зачем защищать свои личные границы, насколько важно понимать и признавать правду о себе – об этом и многом другом читайте в откровенном интервью с настоящим профессионалом.
— Лена, расскажи, как ты решила стать психологом? Я ведь знаю, что до этой профессии ты работала совсем в другой сфере.
— Да, действительно, я проработала в логистике около пятнадцати лет. Начала работать сразу после школы, в 17 лет. А где-то годам к 30-32 одной логистики стало как-то мало – и стало скучно. Я уже была совладелицей компании, и все было хорошо в плане заработка, но вдруг я поняла, что это тупик. Большая часть оперативной работы делегирована, забирать ее себе обратно – значит отбирать ее у своих же сотрудников, а все остальное, что сверху оперативки, стало чувствоваться скучным и неживым. Я тогда задумалась, а что вообще меня в этой работе держит, кроме денег, и поняла, что самой интересной частью всегда были отношения с людьми – это то, что давало ресурс и радость от процесса.
Но идея стать консультирующим психологом и психотерапевтом пришла не в один день: чтобы поверить в себя в этой роли, понадобилось лет пять, мне кажется. Я помню свои мысли после личных сеансов психотерапии, которую я проходила в те годы: «Как же все это ужасно интересно, как хочется понять больше про то, как мы, человеки, устроены, что с нами происходит и почему, но я-то ведь так никогда не смогу, мне ведь уже целых тридцать, и что – учиться с нуля? Нет, ничего не выйдет из этого».
Шли годы, я читала умные книжки, занималась всяким, даже стала инструктором по экстремальному виду спорта, и иногда казалось, что – вот оно, дело моей жизни! Но все равно не было чувства, что я на своем месте. Я поняла, что мне 35, а я все еще боюсь заняться тем, от чего я реально получаю удовольствие, потому что это, видите ли, надо начинать с нуля. Меня осенило: моя жизнь проходит впустую!
Сначала я поступила на клиническую психологию в университет имени Мечникова, где познакомилась с работами Римаса Кочюнаса, одного из ярких представителей экзистенциальной школы психотерапии. Вскоре Римас оказался в Одессе с семинаром, мы познакомились, и выяснилось, что он является директором института гуманистической и экзистенциальной психотерапии в Литве. В 2014 году я стала его студенткой и, по-моему, первой украинкой, которая закончила профессиональный уровень. Сбылась моя мечта – я получила диплом психотерапевта и сертификацию Европейской ассоциации психотерапии.
— Вот, кстати, что это за страшный, плохо произносимый зверь такой – «экзистенциальный психотерапевт»? Я правильно это выговорила?
— Ага, правильно, молодец, не у всех с первого раза получается. Спасибо, Василиса, что ты спрашиваешь, этот вопрос я слышу нечасто, редко люди интересуются особенностями подхода, в котором я работаю. Я думаю, кстати, что это не очень важно, потому что терапевты разных направлений делают в своих кабинетах одну и ту же работу, которая может быть описана несколько по-разному в теории и, например, дополняться какими-то специфичными техниками или методами, но по сути – это всегда про одно и то же: про возвращение человеку его свободы.
Название «экзистенциальный» отражает философскую направленность школы психотерапии, к которой я принадлежу. Ее особенность – определенный взгляд на человека, который приходит в кабинет к терапевту. Экзистенциальный терапевт не смотрит узко на проблему или симптом клиента и не выступает в роли эксперта, помогающего избавиться от лишнего. Отличие экзистенциальной парадигмы – это равные отношения в терапии, где признается право и ответственность клиента решать свои задачи, исходя из собственных потребностей и целей. Терапия же – такой своеобразный фонарик, помогающий эти потребности обнаружить, осветить дорогу к себе, разобраться со своими чувствами, вынести на свет спрятанное, расширить видение себя и своей жизни. Экзистенциальный взгляд – это взгляд на запрос клиента через его собственный человеческий опыт, через его ценности и переживание жизни. Проще говоря, мы помогаем осознавать себя и свою жизнь лучше, и это является движущей силой изменений.
— Так что получается: черт с ним, с симптомом – так и бегать человеку мыть руки каждые пять минут?
— Нет, не черт с ним. Если хорошенько высветить тем самым фонариком весь путь этого человека к симптому, разобраться с угнетенными и скрытыми за симптомом потребностями, то справиться с ним становится реалистичной задачей.
— А вот скажи, от чего ты ловишь кайф в своей работе? Ну, и тебе не хочется иногда послать куда подальше своего клиента?
— Разные люди бывают, все как в жизни, иногда и злишься, и послать хочется, только в терапии все эти эмоции и чувства становятся рабочим материалом. Даже если они принадлежат не клиенту, а терапевту – это повод смотреть глубже в себя, в клиента, в наши отношения. Ну и да, иногда отношения не получаются, все как в жизни – нужно найти своего человека, и терапевта тоже нужно найти своего.
А про кайф – все просто. Это кайф открыты, честных человеческих отношений. Для меня это про вовлеченность в жизнь, возможность быть собой, не хитрить, не придумывать схемы, принимать и разделять другого человека как есть. Кроме того, у меня много интереса к психиатрии и клинической части психологии, это часть, которую не устаю изучать и просвещаться. Кайф увидеть, как человек возвращает себе надежду и меняет свою жизнь, осваивает свои возможности. Я далека от того, чтобы присваивать себе успехи клиента в терапии, но для меня большая честь соприсутствовать этому.
— У меня к тебе еще вопрос о наболевшем. Токсичные люди – кто они? Нужно ли их казнить, и вообще – может ли это лечиться?
— Ок, давай для начала разберемся с модным термином. «Токсичный» означает – отравляющий, и отравлять другим жизнь можно очень по-разному и по разным причинам. Но чаще всего под этим названием мы имеем в виду людей, застрявших в определенном способе контакта. Особенность яда в том, что это вещество неочевидное, его можно съесть или выпить, не зная, что ты употребляешь отравленный продукт. Ну, правда, кто из нас не пускает периодически струю яда в соседа по парте? Это естественная реакция, когда мы злимся на кого-то, с кем терять отношения нежелательно, то есть, кому напрямую бить лицо и хамить не хотим, а вот сказать гадость с обесценивающим контекстом – это как бы легально, как бы можно. Пока еще он/она разберется, отчего ему так плохо, так и забудет уже, кто и почему иголку под ногтик-то засунул. Пассивно-агрессивное поведение свойственно всем людям, но беда наступает тогда, когда человек выбирает этот способ поведения как основной и отказывается либо не может по каким-то причинам осознать суть своего поведения.
Токсичный человек, по-моему, – это тот, кто под прикрытием обычного общения заставляет другого человека чувствовать себя больным и отравленным, а чаще всего – обесцененным, виноватым и пристыженным. При этом отравленный не всегда может сообразить, что случилось: она или он не знали, что в невинной овсянке окажется отрава. А если и догадались, что к чему, то ответить на такое очень сложно. Первой интуитивной реакцией будет агрессия, и тогда отравленный становится еще и плохим/злым человеком – ведь отвечает на скрытую агрессию. А раз скрыто, то как бы ничего и нет, и «на что ты злишься, скотина неблагодарная?»
Еще отравленный может погрузиться в самообвиняющие мысли: может, я просто плохой человек, который непонятно с чего, но очень сильно не хочет больше встречаться с лучшей подругой, которая ведь так сильно меня любит? Я, наверное, плохо/мало стараюсь/делаю для… не уделяю внимания сестре, раз она такая несчастная? Характерно, что это может происходить в рамках любых отношений: от интимных, любовных, до случайных – на кассе супермаркета.
Я думаю, что лучший способ обходиться с таким видом агрессии – это вырабатывать в себе навыки замечать, что происходит, и выносить происходящее в эфир отношений. То есть, открыто говорить о своих чувствах и давать определение агрессии как агрессии. Это сложный способ, но он работает долгосрочно и надежно.
Кстати, интересно то, что повышенный уровень враждебности может быть характерной чертой клинического заболевания. Например, это один их маркеров ГТР – генерализованного тревожного расстройства, сложного заболевания, которое успешно лечится у специалистов.
А вообще, даже если нет ГТР или еще чего, токсичность лечится, но только при одном жирном условии: человек должен захотеть изменений. А на это нужны очень особые причины, ведь враждебность – это тоже способ адаптации к жизни, а значит, такой способ для данного индивидуума себя оправдывает.
Это я к тому, что делать, – казнить или миловать. Для начала – признать правду: человека нельзя изменить без его на то воли. Дальше все про степень близости и токсичности и про наш личный человеческий выбор. По сути, если речь идет о близких отношениях, то это серьезная дилемма, где мы выбираем между своей целостностью и разрушением связи со значимым человеком. Так ведь часто бывает, что этот самый токсичный человек может оказаться, например, женой, папой или родным братом. И это очень личная история, где нет рецептов и советов, но есть вопросы к себе, которые неминуемо придется решать.
— А «абьюзер»? Еще одно модное слово, и что это за тренд всех так классифицировать налево и направо? Как ты к этому относишься?
— Абьюзер по-простому – обидчик или насильник. И неудивительно, что это слово прижилось так удачно в нашем современном словаре, так как варианты русских значений не совсем точно передают суть явления. Обида в русскоязычной смысловой парадигме – вещь не особо серьезная, типа и внимания лучше не обращать: «на обиженных воду возят», «сам дурак» – такое отношение. А насильник – тот, кто насилует, в основном в сексуальном контексте.
На самом деле, абьюзер – более широкое понятие. Абьюзер это тот, кто обращается с другим человеком жестоко, несправедливо (несправедливость предлагаю здесь понимать как нарушение человеческих прав и границ), подвергает другого физическому или психологическому насилию.
Не без того конечно, что модные слова на то и модные, что их иногда начинают использовать походя и без весомых оснований, для драматизации речи, так сказать. В целом же, я считаю хорошим признаком то, что они появляются в нашем языковом пространстве. Я думаю, что культурально мы в Украине, и в Одессе в частности, где-то лет на пятьдесят отстаем от прогрессивного мира. У нас до сих пор социальный дискурс ведется о том, что геи – это можно или нельзя, вакцинироваться или не вакцинироваться, о каком-то особенном месте женщины, которая лишь приложение к своему тщательно выбранному мужчине, и так далее. Это вопросы прошлого века, на них давно нашли ответы и подтвердил мировой человеческий опыт. Как и тот факт, что любой вид насилия должен быть распознан, назван и остановлен, потому что его влияние на личность и общество деструктивно.
Я против того, чтобы кидаться друг в друга модными словами при первом подвернувшемся случае, но я за повышение психологической культуры и осознанности, особенно среди детей и молодежи. Не всем повезло расти в благоприятных условиях, а когда человек растет в абьюзивной среде, где его унижают и колотят, приговаривая что-то типа «это все ради тебя, как еще тебя научишь», он или она с легкостью верит в то, что именно так должны быть выстроены отношения между родителями и детьми, что это то, как должно быть, что это – норма. Знаешь, самое частое, что можно услышать от детей, пострадавших от домашнего насилия? «А тебя разве не били в детстве? Ведь это нормально, родители хотели, чтобы я учился/был лучше/слушался. Всех бьют, и меня били».
Я думаю, что нам очень не хватает банального базового психообразования в семьях, школах, и даже в детсадах: дети должны понимать, что такое личные психические и физические границы, они должны уметь экологично для себя реагировать на их нарушения, они должны понимать, что говорить об этом вслух приемлемо и безопасно.
Поэтому, когда появляется больше слов, описывающих отношения, освещающих то, на что раньше обращать внимание было «не принято» – это хороший признак. Признак того, что культура отношений и общения растет, в обществе появляется запрос на самоуважение. Мне кажется, что это очень круто.
— А ты можешь помочь человеку с любой проблемой? С чем бы он ни пришел?
— Нет. У меня, и я думаю, что у любого другого терапевта, есть определенные ограничения в практике. Я, например, не работаю с детьми до 14 лет. Я не занималась детской специализацией, и это такая особенная работа для психолога: для нее нужна специальная подготовка, а главное – интерес и любовь именно к детям. Это немного не мое, я гораздо лучше нахожу общий язык с подростками, например. Я также не работаю с зависимостями и ведением онкобольных – тоже потому, что нет на это внутреннего ресурса и соответствующего образования. Предпочитаю не работать с россиянами, так как понимаю, что, как и многие в Украине, переживаю огромную травму из-за российской оккупации и агрессии, все это очень болит и может негативно повлиять на качество моей работы.
Я работаю с любыми общими вопросами, скажем так, – все, что касается вопросов развития: самоопределение, неуверенность в себе, кризисы, сложности в отношениях, поиски смысла и места в жизни, со всем этим я работаю. Если говорить про специализации, то это тревожные расстройства, панические атаки, депрессия, расстройства пищевого поведения и психотерапевтическое сопровождение пациентов с психиатрическими диагнозами.
— А с чем чаще всего обращаются?
— Сложно сразу сказать. Я за это и люблю свою работу, что она непредсказуема, и никогда не знаешь, что принесет новый день и человек напротив в кресле.
Могу сказать, что не становится меньше обращений с тревожностью и паническими атаками, – думаю, это частично отражает ситуацию, в которой мы живем, а она перманентно очень тревожная, потому что страна в состоянии войны. А еще это про абсолютный позор в медийном пространстве. Люди в современном мире сталкиваются с еще одним модным понятием, про которое важно помнить, чтобы оставаться в сознании, это – информационная гигиена. Нужно фильтровать свои информационные ресурсы на адекватность и степень доверия и дозировать погружение в медийное пространство, будь то новости, соцсети или канал Ютуба. Важно оставлять пространство для себя, своих мыслей и чувств, больше времени проводить с собой, с близкими, читать или слушать книги, радоваться искусству, самим заниматься любой творческой деятельностью.
Вторая часть, почему, как мне кажется, люди сегодня сильно страдают от тревожности и расстройств, с этим связанных, – это последствия коллективной травмы, накопленной за столетия. Предыдущий век, наверное, был одним из самых тяжелых: мы прошли через огромные страдания и потери. Это войны, репрессии, геноцид украинцев, евреев и других народов, проживающих в Украине. Это времена, когда людям не до чувств: чувства могут помешать им выжить, потому что страдания тогда станут невыносимыми.
Тревога в ее патологическом варианте всегда про эти самые вытесненные чувства и переживания, и нам сейчас заново приходится учиться чувствовать и не бояться этого. Это очень непросто, потому что это значит, что нужно изменять то, чему тебя научили жизнь и опыт как минимум нескольких поколений до тебя, но я не знаю другого способа обрести свободу, кроме как научится принимать честно и открыто то, что с тобой происходит.
— Это интересно – то, что ты говоришь, я не думала о тревоге с этой точки зрения. У меня есть еще один вопрос на закуску: ты думаешь о том, что ты хочешь делать, скажем, лет через 10-15, кем ты себя видишь?
— Я себя вижу терапевтом. Только лучшим, чем сейчас, это важная часть.
Беседовала Василиса Драконова
