Вот уже год наше утро начинается со сводок МОЗ о количестве людей, заболевших и умерших от COVID-19. Тут и там слышны печальные вести об уходе из жизни наших знакомых, соседей, друзей. И каждый раз надеешься, что тебя и твоих родных болезнь обойдет. Но в какой-то момент наступает переломный момент, когда ты осознаешь, что чуда не случилось... Память снова и снова воспроизводит события последних дней, подвергая ревизии наши действия, звонки, переговоры: все ли было сделано, использованы ли все связи и возможности, чтобы спасти родного человека? Одесситка Юлия П. описала и прислала в нашу редакцию ситуацию из своей жизни.
«Хочу поделиться печальной историей. Возможно, кому-нибудь этот спасёт жизнь.
Мои родители заболели COVID-19 в начале апреля, – сперва мама, а через три дня и папа. Неделю лечились дома, под наблюдением семейного врача.
7-го апреля у папы стала ухудшаться сатурация, и мы подключили его к концентратору. 8-го, утром, сатурация не улучшилась, и мы вызвали скорую, которая отвезла его в больницу №5 на ул.Троицкой. Там сделали компьютерную томографию, которая показала поражение легких на 75%. В больнице сказали, что лекарства покупать не нужно, у них все есть.
Позвонить, чтобы узнать о состоянии здоровья папы можно было только после трех часов дня, когда заканчивался обход.
После четырех дней пребывания в больнице №5 папино здоровье не улучшилось и мы потребовали, чтобы его подключили к кислороду. Папу подключили к поточному кислороду, ему стало легче дышать, улучшилась сатурация. Одновременно с этим мы узнали, что результат анализа на COVID-19 оказался положительным.
13-го апреля папу перевезли в больницу №3, в парке Шевченко. И там начался ад. После поточного кислорода папу снова переложили под обычный концентратор, хотя в больнице №5 заверяли, что в другом медучреждении его подключат к такой же кислородной точке.
В больницу №3 папу перевезли вечером, примерно в половине пятого. Дежурный врач осмотрел, прочитал назначение и велел докупить лекарства. Узнать, кто лечащий врач, можно было только утром.
Папу положили в палату, подключили к концентратору и больше ничего не делали. Дозваться медсестру было невозможно. Ночью к тяжелобольным никто не подходил. Что тут говорить: начиная обход утром, врач добирался до палаты папы только после полудня. Лечащие доктора менялись ежедневно: сегодня один выписывает кучу лекарств, мы бежим, покупаем, а завтра на обходе уже другой выписывает еще, и мы снова покупаем. Я спросила у папы, делают ли уколы в живот для разжижения крови, он ответил, что уже второй день ничего не делают: то медсестра потеряла лист назначения, то вену найти не смогла, повозилась и ушла.
15-го апреля, в 7 утра, папа позвонил и сказал, что стало тяжело дышать, и только к 15.00 мы добились подключения его к поточному кислороду. Папа постоянно спрашивал, почему ему каждый день становилось хуже. Мы успокаивали, как могли. Убеждали, что все будет хорошо.
В тот же день, вечером, папа стал жаловаться на сильные боли в ногах.
16-го апреля, утром, я поехала к начальнику медицинской части больницы №3. При мне она полчаса не могла дозвониться подчиненным, чтобы прояснить ситуацию с состоянием папы. Потом начмед все-таки дозвонилась и сказала, что теперь лечением папы будет заниматься заведующий отделением, и дала номер его телефона.
Позже, в разговоре с завотделением я спросила, почему у папы начались боли в ногах. Он ответил, что так протекает болезнь. На вопрос, какое лечение получает мой папа, конкретного ответа не последовало, заведующий только сказал, что папе «все делают». Потом наступили выходные дни и в больнице остались только дежурные врачи. Они сказали, что с папой все в порядке и опять прописали кучу лекарств.
Во вторник, 20-го апреля, в 5 утра папа позвонил и сказал, что у него холодеет и отнимается правая нога, кричит уже час, а к нему никто не подходит. Я позвонила заведующему отделением, и тот прислал медсестру. Когда папа попросил обезболивающий укол, медсестра сказала, что ничего нет, и ушла.
Врач пришёл к папе в палату только к 11-ти часам следующего дня. После моего пятого звонка он рассказал, что у папы тромб в ноге и нужно доставить его в больницу Водников на операцию. Скорая перевезла папу в тот же день. Когда я позвонила, папа попросил купить ему бутылку воды.
Когда папа лежал в больнице Водников, я в последний раз говорила с ним около 20.00. Папин телефон отключился примерно в 22.30. Мы начали волноваться. Искали знакомых в больнице, чтобы хоть кто-то рассказал о состоянии его здоровья. Удалось только узнать, что телефон ему не включат, потому, что тяжелобольным не разрешают звонить.
21-го апреля, около 19.00 позвонили из больницы Водников и сообщили, что папы больше нет.
Напоследок – вопросы.
Зачем покупать лекарства, которые врачи прописали, но не дают больному?
Зачем перевозить пациента, который пошел на поправку, в заведомо смертельные условия? Если так положено, то следует пересмотреть нормативы.
Почему связь с врачом возможна лишь по принуждению и только в будни, с 14 до 16? Между 14.00 пятницы и понедельника расстояние в трое суток. Тяжёлые пациенты просто не переживают этот период, когда к ним безнаказанно никто не подходит.
Почему место, где содержат больных, похоже на тюрьму?
Почему жизни людей зависят от настроения врача, а не от клятвы Гиппократа?
Почему за полтора года изучения COVID-19 лечить от него стали хуже, чем весной прошлого года?
Почему начать лечение можно только по знакомству?
Понимаю, что медики видят смерть ежедневно, но допустимо ли говорить родственникам: если повезет и кто-то умрет, папу переведем на другой аппарат?
Почему врачи, которым увеличили зарплаты, мнят себя неприкасаемыми?
Почему тела выносят через главный вход? Чтобы все видели и приходили в ужас?
Кто будет нести ответственность за смерть из-за бездействия медиков? Если б лечили дома, шансов выздороветь было бы больше.
