Одесса всегда славилась своими жителями, которые, покинув родной город, делали блестящие карьеры. Большинство одесситов реализовывали себя в Москве - как Утесов и Жванецкий, а в годы независимости Украины наши земляки разлетелись по всему миру, создав Всемирный клуб одесситов. Однако есть люди, которые сделали блестящие карьеры, но вспоминать о них в нашем городе не принято, а о многих уже и позабыли. Среди них - Лев Мехлис, которого сам Сталин называл страшным человеком, Один из организаторов массовых репрессий тридцатых годов Андрей Вышинский, реформатор системы ГУЛАГа Нафталий Френкель, чекист и поэт Яков Бельский. В этот раз мы хотим поведать Вам об одессите, который рассказал свою биографию только в 90-х годах и на то были свои причины.
Обычный житель Слободки успел в ходе Великой Отечественной войны повоевать в Красной Армии, попасть в котел под Уманью и быть расстрелянным, побыть во вспомогательных частях Вермахта, в батальоне на Атлантическом валу во Франции и у власовцев. Бежать от немцев и через Париж вернуться в СССР, там в составе Красной Армии воевать с польскими партизанами, позже получить срок как власовец, сидеть на Севере, после чего вернуться в Одессу.
Данный человек, несомненно, является пособником гитлеровцев, однако биография его весьма интересна, поучительна и хорошо отражает то тяжелое время и моральный выбор, который вставал перед многими.
Иван Тарасенко уже в девяностых рассказал о своей жизни краеведу Владимиру Гридину. Тот позже выпустил книгу под названием «Меня звали власовцем».
Герой этой статьи родился в бедной семье на Слободке. Войну встретил в Красной армии на Западной Украине, оттуда, с района Ровно, и отступал со своими частями.
Под Уманью сдался немцам и попал в страшный концентрационный лагерь.
Тут нужна ремарка. Летом 1941 года по итогам сражения под Уманью и образования котла в плен к немцам попали около ста тысяч советских солдат и офицеров. Выживших загнали в концлагерь на территории глиняного карьера кирпичного завода. Еды и питья почти не давали, среди пленных свирепствовала дизентерия. В сутки там умирали около ста человек.
У Тарасенко был шанс освободиться, но подвели его погоны. Вот как он это описывает:
«Меня же не отпустили даже как украинца — с моими "варениками" на петлицах — знаками отличия младшего комсостава... Мол, поработай в пользу "фатерланда" — вместе с русскими, раз не подходишь для какого-нибудь национального добровольческого легиона — татарского, грузинского или латышского».
И далее:
«Видно, я совсем окоченел от выпавшего снега и ударившего тут же морозца. Потому что не двигался и в момент, когда конвойные помощники — вчерашние пленные, хлопцы из окрестных мест — понесли меня с другими мертвецами, пнув для верности башмаком: "Кажись, вже готовый., да?" Нет, я еще не разбирал сразу их ломаную мову, а только стало легче, что она не немецкая. К тому же не с песенкой на гармошке — "Лилли-Марлен", что ли. Очнулся я уже за пределами той знаменитой ямы на кирпичном заводике, где нас держали. О ней потом писал один поэт — Долматовский, тоже попавшийся с танкистами и тоже как-то вырвавшийся. Я недавно видел его книгу — "Зеленую браму", но только посмеялся: как ловко у него выходило... Хотя, если честно, разве самому не повезло — и с засыпанной кучей, куда всех бросали, и с подтаявшим потом снежком, когда не были заметны следы, и даже с той бабой, которая заметила рядом мой свежий понос и что-то сунула мне?».
Добрая украинская женщина забрала с собой умиравшего пленного, спрятала его в погребе, неделю кормила и поила травяными настоями и отдала вещи своего покойного мужа.
Часть таким образом выбравшихся из концлагеря ушла в партизаны, благо лесов вокруг навалом. Но Александр решил пробираться домой в Одессу. Документов у него никаких не было, шел ночами грунтовыми дорогами и днем отсыпался в скирдах в поле.
Проходил он и мимо Барского гетто, которое располагалось в нескольких километрах от новых румынских территорий, Транснистрии. Спрятали там красноармейца сердобольные местные жители (особо отмечает - «коренные украинцы»), вначале принявшие его за еврея.
А позже: «…в хату, где я остановился, зашел тип в шинели с белой повязкой на рукаве — вместо серебряной жандармской бляхи (это вообще не из немцев, а свой — украинец вроде тоже наших пленных в Уманской яме). Он потребовал от меня, явно принимая за еврея, сразу подлежащего расстрелу: мол, покажи свой документ... не "обрезанный" ли? Такое не всегда требовали от нас даже немецкие конвоиры, пока гнали до Умани, и я воспротивился ему. Да, не красоваться же голым перед уважаемыми хозяевами — как и тот раввин перед расстрелом! Но и разве можно подводить их — за якобы укрывательство? И я стянул штаны, как при поносе, с криком: "Любуйся... ты!».
Пешком, сделав крюк, Тарасенко попадает в Одессу. Жил он на родной Слободке, которую немцы превратили в большое еврейское гетто. Зашел в город со стороны Кривой Балки и у хлебозавода увидел жандармов, охранявших выход из-за проволоки - чтобы ни один еврей не убежал. Евреев формировали в партии и оттуда пешком гнали на железнодорожную станцию, садили в поезд и увозили в лагеря смерти в области.
Вход рубль, выход - два
Часовые не задерживали тех, кто хотел зайти в гетто - главное было не пытаться из него выйти.
«Ну, подумать только — вот она, Городская (ныне Краснослободская - авт.) улица — главная, только больше с еврейскими лицами, чем с привычными жлобоватыми слободскими. А вон и маленький базарчик с какими-то вывесками над бывшей парикмахерской (ресторан "Гамбург", что ли?). И еще забитое досками почтовое отделение (кажется, номер 6). Но совсем не разобрать: где тут делала разворот трамвайная колея? Вдруг над головой грянула музыка — видно, из репродуктора над хлебной лавкой (потом узнал — частной!)».
Вернувшись домой, Иван встретил родных. Жили все бедно, впрочем, как и до войны.
«Вообще в нашем доме были не самые богатые жильцы даже на довольно бедном Наличном (судя по всему, нынешний Латвийский - авт.) спуске. Одна только тетка Феня сохраняла какой-то старый запас вещей и мебели от мужа — бывшего мастерового с Молдаванки. А жившая рядом семья Простовых перебивалась стирками для соседей или поденщиной на Суконной фабрике. Занимавшие же большую угловую квартиру три семьи — стариков, детей и внуков, в том числе злополучного Жорки Козла, промышляли — кто работой на "Дзержинке" — соседнем заводике (располагался на улице Известковой- авт.), кто базарной перекупкой или даже спекуляцией начистоту, а самые молодые — вроде ловкого Гриньки по кличке "Фриц" могли и подворовывать. Все это дворовое общество достойно дополнял экзотичный "Шиста", или Шестопал — действительно, с шестью пальцами на левой руке парняга, ходивший вроде в бандитах. Как и его сосед по крайней квартире — Шурка Жлоб, вообще не вернувшийся после лагерной отсидки.
Попытка получить от румын новые документы ни к чему не привела. Отделение полиции расположилось на территории Слободской психиатрической больницы, но там на просьбу дать бумаги пообещали отправить рубить дрова или убирать снег.
«И что же делать?» — не раз спрашивал я у этого Давида Моисеевича, пока спустя неделю он не исчез — попал вместе со всей семьей в очередной этап со всего Наличного спуска. Я только проводил его, шагая вдоль колонны к Суконной фабрике, где был постоянный жандармский пост. Оттуда и гнали на убой вдоль железнодорожной насыпи по занесенной снегом колее трамвая № 31 к Пересыпскому мосту, а там — на станцию Сортировочную, чтобы отвозить в товарняках к колонистам под Березовкой».
И еще по еврейской теме:
«В доме у "Комиссара", как и в других слободских домах, с начала гетто проживала одна моложавая особа — еврейка. Эта разведенная дамочка, по специальности спортсменка, смело держалась: не давалась румынам в руки, отбиваясь от этапов на Пересыпь тем, что совала им взятки или просто живо кокетничала. Так она избежала и последнего этапа, когда угнали и нашего жильца — бухгалтера Давида Моисеевича, которого мама взяла к нам, несмотря на свое немецкое происхождение. Но теперь у этой еврейки уже не оставалось барахла для откупа, и когда парни собрались, чтобы отметить возвращение Ваньки после облавы, то она, приглашенная к столу на бутылку самогонки, и стала открыто жаловаться на свое положение. Мол, как теперь выкрутиться — при дальнейших этапах…"
Видимо, после Пасхи 1942 года евреев на Слободке не осталось и проволоку вокруг района сняли. В новом ресторане «Гамбург» крутили из репродуктора песенки Лещенко (не Льва), но на улицах было безлюдно.
При этом в центре Одессы царило оживление. Работал цирк - там выступали клоуны Якобино и Мишель. А у входа в «Гамбринус» стоял швейцар в расшитой золотом ливрее, над лестничкой красовался Бахус — в колпаке и на бочке, с пивной кружкой в высоко поднятой руке. Многие приостанавливались и прислушивались к музыке, доносившейся изнутри (что-то немецкое — вроде вальса "Тринк, тринк!»).
Вперед к «евроинтеграции»
На Садовой были расклеены объявления с приглашением ехать работать в Европу на шахты - евроинтеграция и безвиз начали работать уже в те годы. Желающих записывали в конторе на улице имени короля Михая Первого - так румыны переименовали в годы оккупации улицу Советской Армии-Преображенскую. Там же набирали добровольцев в части гитлеровской армии - «Хильфсвиллиге», они же хиви. Их отправляли в основном во вспомогательные части. Реклама выглядела соответствующе - на плакате в окне бывшей сберкассы красовался громила в немецком мундире и над ним надпись «Записался ли ты добровольцем?». Позже там принимали желающих воевать с сербскими коммунистами Тито - они ушли в горы, и немцы сами не могли с ними справиться.
«И сколько других одесситов прошло через него, этот пункт, растерявшись в общей неразберихе или просто желая побывать за границей! "Покупка", как сказала Тамаркина сестра Люся», вспоминает Тарасенко.
На вопрос друзей, зачем ему та Бельгия, отвечает - хочется носить хороший костюм, а не чужие обноски.
То, что что-то идет не так, он начал подозревать еще до посадки поезд на станции Товарная - настроили часовые по периметру и суета. Сосед в дороге рассказывал, «как с трудом брались на лещенковские концерты билеты в Русском драмтеатре (вот тоже у людей заботы!) и как этот певец изощрялся в разных костюмах на сцене».
Потом начались проверки - приходившие полицаи обращались «Панове-товарищи», еду на всякий случай от них прятали. По дороге состав бомбила советская авиация, позже пересадили из пассажирского поезда в товарные вагоны - теплушки. По приезду в Австрию (а не в Бельгию, как обещали) местные крестьяне выбирали себе батраков - кому какой больше нравится.
«Дошла очередь до меня — и я попал под кнут широченного дядьки со щетиной, взявшего чемодан. Он резко скалился и бормотал: "Ду бист... ду!" Так что сразу и не понять, что он хочет...Видно, я подошел ему. Тогда меня снова сильно толкнули — прямо в фуру. Мол, лезь туда... как скот! Вот и дожился!».
Работать в поле надо было весь день, хозяин до обеда не разрешал даже перекур. Еды давал столько, на сколько заработал. Потом Ивана, как физического крепкого, перевели на «строительство» дороги - киркой он долбил камень. Тарасенко рассказал, что на четверть он немец и отношение стало лучше. Однако при первой возможности он сбежал. Далее - интересная ремарка - «Мне даже, признаться было не особенно жалко тех наших людей, которых пригоняли новыми партиями сюда на работы, в первую очередь сельскохозяйственные. Хотя, как потом выяснилось, они всегда горевали больше из принципа — так было, например, в одном хозяйстве, куда перед нами завезли... землю. Да, настоящую пахотную землю — и прямо с той же горемычной Украины, чтобы здесь обогатить урожаи».
Однако после побега по глупости он попал на другие работы, в лагерь для жителей СССР, на завод. Работники там были, взятые по спискам на бирже труда или даже в облавах со всего «Райхскомиссариата Украина».
На столах у работников лежали русские эмигрантские газеты, хвалившие Гитлера. А по радио на русском языке сообщали, что Сталинград вот-вот будет взят и Ворошилов уже бежал.
Приезжавшие украинцы, между тем, жаловались на немцев - «Всюду по "райхскомиссариату" — не просто жизнь ухудшилась с разгоном базаров и угонами евреев на расстрелы. Там стали пачками сажать и коренных жителей — украинцев из интеллигентов, которые поверили в «незалежнисть», ранее объявленную националистами во главе с правительством из Львова. Пострадали многие служащие из местных управ и печатных органов, а в Киеве якобы даже хватали писателей, приехавших из Праги».
Дошло до невиданного - в Кривом Роге в рамках «декоммунизации» местные украинские власти присвоили одной из улиц имя Петлюры, но немцы отменили решение.
Жорик из охранных частей
Позже на завод стали приезжать вербовщики. У немцев на тот момент уже не хватало солдат, и они начали набирать бойцов даже из народов, которые ранее считали неполноценными. Среди вербовщиков оказался и украинец, живший в свое время на Пастера в «бунинском» доме. Он представился Жориком и набирал людей для охранных частей. Как пишет Тарасенко, идти к карателю в команду по уничтожению евреев он не хотел и поэтому отказался. Попал в шахтеры в Альпах. В бараках там уже говорили, что немцев в Сталинграде бьют. Узнавали об этом по разным приметам - то сорвется комендант шахты на утренней поверке, то вдруг протянет лишний окурок немец, у которого где-то у Волги воевал сын, а то под ногами окажется обрывок газеты с армейской сводкой. Тарасенко после ряда издевательств согласился пойти в «хиви», немецкие добровольные помощники, и после этого поехал во французский Дьепп.
«Ведь нас и пригнали сюда, на побережье Нормандии, чтобы выполнять самые тяжелые работы по укреплению побережья — вбивать надолбы, класть чугунные плиты и рыть подземные ходы сообщения. Работа выдалась серьезнее и важнее той, которую я выполнял на скромном заводе мелких деталей в Австрии!».
Кроме того, он стоял на вышке и охранял порядок. Французское Сопротивление уже активизировалось. Выражалось это в том, что мальчишки писали оскорбительные для немцев лозунги на стенах. Впрочем, у местных девушек немецкие помощники пользовались популярностью.
«В последнее время нас все чаще забрасывали такой пропагандистской продукцией, в том числе и антиамериканской. Не раз на листовках и буклетах красовались звероподобные негры в гольфах и крепких башмаках, душившие белого человека в германском мундирчике, а под этим устрашением стояла броская подпись: "Ist ein Soldat? Nein — Bandit».
Спустя некоторое время на побережье прибыли и части власовцев. На них стали жаловаться - русские коллаборанты занимались воровством в домах и на огородах, насиловали француженок.
«В немецкие комендатуры шел поток жалоб на новых немецких союзников с требованиями убрать их подальше от населенных пунктов. Добровольцы предпочитали беречь выдаваемое им скромное жалование. Попытки местных властей срочно расширить сеть публичных домов успеха не имели…».
Путь к предательству
Сам Тарасенко тогда и надел мундир РОА - «Российской освободительной армии» - так назывались подразделения русских пособников Гитлера. В это объединение автоматически приняли всех русских хиви в том районе. Правда утверждает, что присягу не приносил. У автора этих воспоминаний в голове явный сумбур - он называет власовское движение продолжением дела Минина и Пожарского в виде «ополчения». Притом, что Минин и Пожарский сражались против иностранного вторжения в Россию.
Форму выдавали обычную немецкую, а для отличия был шеврон - цветов триколора - нынешнего российского флага. В те годы он ассоциировался с дореволюционной Россией. Хотя исторически являлся флагом российского торгового флота.
Тарасенко знакомится в баре с армянами из Армянского легиона Вермахта - те как раз вернулись из Польши, где гонялись по лесам за коммунистическими партизанами. Армянам происходящее не нравилось, во Франции у них было много соплеменников, и они решили сбежать с немецкой службы. И, заодно, помогли в этом Тарасенко - исчез тот накануне присяги, бросив свою форму в кустах.
Новые документы сделали опять же армянские друзья и выходец с одесской Слободки стал Карапетом Шагиняном, после чего устроился на работу экспедитором. Подводило его только плохое знание французского. Зато помогло, что Тарасенко от природы был чернявым.
На перекрестках документы в основном проверяли французские полицейские и, услышав немецкую речь, они сразу отпускали. В сложных ситуациях можно было сказать тарабарщину, все равно полицейские армянского не знали.
На машину Тарасенко на дороге налетает колонна немецкой техники, грузовичок и «армянские» документы погибают, их владелец получает сильное ранение, а немцы уезжают дальше - они торопятся и не оказывают ему помощи. Спасает одессита живущий рядом старичок-гробовщик, он перевязывает рану и оставляет власовца у себя и платит ему за помощь в изготовлении гробов. Каким-то образом у старика оказывается радио с запрещенными для прослушивания частотами, и они слушают его.
«Сперва знакомый жесткий голос диктора— это о боях в таких знакомых местах, как Южный Буг или Житомир. И меня даже умилило, что вон «Главная квартира фюрера» знает о подобных географических понятиях. Но потом я сжался, услышав такую официальную сводку:
«В районе севернее Одессы, а также между Днестром и Прутом атаки большевиков были безуспешны. В контратаках и тяжелых боях германские и румынские части разгромили неприятельские соединения и уничтожили много танков, орудий и тяжелого оружия.
И уже потом — про потопление судов в Атлантике или даже о новых боях — в Индии. Вторая мировая война разгоралась!
Кажется, это было вечером 8 апреля, а через день — 10-го я услышал и про "падение Одессы" ("ist gefallen"), несмотря на "безуспешность" атак большевиков. И сразу замерло сердце: как теперь будет там с мамой? Не отразится ли на ней то, что я уехал на пресловутые "шахты в Бельгии"? Не говоря уже об остальном…».
Потом у приемника сели батарейки. Это была глубинка, новости доходили туда с опозданием в неделю, но все французы ждали высадки союзников. От скуки Тарасенко сильно пил, потом начал гулять по округе и нашел несколько домов с русскими эмигрантами, 20 лет назад бежавшими от большевиков. В одном его поначалу едва не затравили собаками, приняв за сотрудника НКВД или ЧК.
А потом пришла новость - союзники действительно высадились в Нормандии. И еще вдогонку - «По радиоприемничку, как он ни барахлил, я сумел узнать только о двух событиях: про покушение на Гитлера и о новом гимне СССР, который сам услышал и даже растрогался от слов про «Великую Русь».
Неожиданной оказалась встреча с тремя заказчиками гробов. Явились они из леса и вдруг на корявом украинском позвали с ними в лес. Получив отказ, поинтересовались - «Схидняк?» - в смысле восточный украинец?
Видимо, это были западноукраинские националисты. Тарасенко выбрал другой путь, сдружился с русскими монархистами и те вывезли его в Париж. Там уже были американцы, которые, по словам автора, привнесли разврат - мужской стриптиз в негритянском исполнении.
«Организована бесплатная столовая, и Ирина там заправляет. Туда приходят всякие знаменитости, включая юмористку Тэффи и какую-то злую Берберову. Но со мной никто и не пробует заговорить: они больше едят, чем общаются. Один раз была небольшая стычка из-за очереди. Ничуть не лучше, чем в наших столовых общепита. Но Спасибо и на этом!
Ну, как ни питайся, а надо бы зарабатывать свои деньги на жизнь... И я стал шататься по разным местам — от собора Александра Невского до автомойки, куда меня направил шустрый Олег. А когда снова наткнулся на Виктора Ларина, который выступал в каком-то кафе, все еще не уехав домой, то... не захотелось ли зарабатывать как-то там, на этой эстраде? По совету его — «кента»!»
В парижском кабаке Тарасенко зарабатывает себе на еду, показывая акробатические номера. А потом его подбивает другой власовец, и они вместе идут в Прагу. По слухам, несмотря на отступление немцев, там создается российское антисоветские движение.
«Меня поманил к себе пальцем ближайший часовой — тип из негров. Кент — вроде того, парижского… Когда я нехотя подошел, напрягаясь, как перед стойкой на руках, он выплюнул из пронзительно белого рта мерзкую жвачку и бесцеремонно полез в боковой карман моей куртки — явно за документами. Вот какой "стриптиз"! Я сдерживался, сжав кулаки.
Конечно, мои вопросы и попытки уклониться тут не действовали. И уже через минут десять я переступал проходную в этот лагерь. Как пленный! У новых "друзей"...
Но, как ни странно, в тот же вечер меня неплохо покормили — бобами на пахучем сале, только очень солеными. А спал я с какими-то беглыми немцами. Чуть ли не вполне "прима"...
Через день меня с другими "дисплейтед персоне" (так это здесь называлось) перевезли через речку подальше в тыл. Навстречу нам тянулись путаные колонны освободившихся из настоящих немецких лагерей, сразу испугавшие нас».
Далее - дорога домой и после фильтрационного лагеря и охраны заключенных Тарасенко прибился к советским войскам. Там он бегал по полям и стрелял по польским националистам («Армия Крайова»), нападавших на польских коммунистов (Армия Людова). Был ранен, позже за оскорбления избил старшину и поэтому отправился в штрафную роту.
Штрафники
И на этапе - снова судьба. Штрафников должны кидать на передовую, на Берлин. Но дежурный устраивает перекличку. И удивляется - тут два солдата из Одессы и оба Козловых.
Тут необходимо пояснение - Тарасенко все-таки обладал в небольшой степени инстинктом самосохранения и называл себя именем соседа со Слободки - Жорки Козлова по кличке Козел. Тот был мобилизован в 1941 и, скорее всего, пропал.
Но оказалось, что младший брат соседа пережил оккупацию и после освобождения Одессы был призван в Красную армию и попал в ту же штрафную роту. Обман Тарасенко вскрылся и его отправили на допрос.
«И вообще — подумать только: шли бои на улицах Берлина, рушилась Германия — великая держава с ее могучей, крепко организованной армией, а тут — какая-то мышиная возня из-за подмены одной фамилией другой... Кончать бы — и все! Так я рассуждал, явно сатанея. Но меня вызывали и вызывали, а потом вдруг забывали на целую неделю. И мне оставалось лишь вдыхать смрад запущенного подвала и тянуть скрутку. Не то раньше было — сигареты "Кент"! Воспоминание о Париже! Не верится…».
Потом война закончилась, наступил День Победы, 9 мая. Нет войны и нет штрафных рот и Тарасенко отправили под конвоем НКВД в простую тюрьму в Белоруссию. Сидели с ним вместе солдаты, укравшие шинель или ушедшие в долгую самоволку.
«Кто не ездил в тюремном товарняке, тот жизни не видел. Нет, тут совсем не то, что было по дороге в Австрию из румынской Одессы. Теперь и нары, встроенные по пояс во всю ширину вагона, и настоящая параша — вместо дырки в углу или ведерка. Ну и, конечно, проверочки утром и вечером, если не считать обычного делового шмона — по телу от плеч до пяток».
Привезли в Подмосковье в небольшой лагерь, там разгружали вагоны. Уголовники воровали все, что могли, от мыла до сапог. Потом пришлось строить башню университета. Периодически вызвали на допрос НКВД и опрашивали по поводу возможной власовщины.
Были и развлечения - то блатные устроят драку, то появлялся шанс проникнуть в соседнюю женскую зону. Там с 1943 года содержались девушки с Брянской области, которых замели за гулянье с немцами. Целыми днями искупали вину перед Родиной пошивом зимней военной формы. Мужчин там не хватало и процветало лесбийство, некоторых женщин кидали на ночь в мужские камеры. В мужской части уголовники насиловали молодых и красивых парней.
Тарасенко научился пить чефир и быть своим у блатных. Однако в один день его вызвали к особисту и сообщили настоящую фамилию и факты о службе у Власова. А в дополнение еще и показали фото из немецкого пропагандистского журнала - Тарасенко стоит на вышке. И рассказали, как армянские друзья сделали ему документы. Отпираться было бесполезно - люди в органах, искавшие предателей из числа бывших советских солдат, явно хлеб зря не ели.
Дальше начался путь по пересылкам и встреча с неожиданными персонажами. Посаженный за свою веру иеговист, потом - бандеровец, избитый едва не до смерти власовцами. Позже - казак из отряда гитлеровского генерала Паннвица, отданный англичанами в СССР, латвийские лесные братья. Уже в Мордовии в зоне бандеровцы отрезали голову бывшему начальнику артиллерии РОА, в звании полковника.
Сроки огромные
Потом - приговор - 25 лет ГУЛАГа с последующей вечной ссылкой. Теплушки, разборки с блатными из-за еды, потом поездка дальше на барже. Некоторые зеки не выдерживали и вешались.
В лагере в Котласе Тарасенко столкнулся с компанией людей с четкой армейской выправкой. Это были украинские эсэсовцы, из дивизии СС «Галичина».
«Детище какого-то профессора Кубийовича! Но вот они передо мной — воспитанники того деятеля с неприличной фамилией. Как на подбор, статные и вышколенные — один к одному. Так что не верится в то, что их вдрызг разгромили Советы под Бродами в 44-м... И вот со "сроками огромными", как в песне!».
И: «Потом, спустя много лет, я узнал, что он, Владимир Кубийович, очутился в Америке... вот повезло деятелю, пока его воспитанники сшивались в лагерях на Севере! Да, вскоре этих "галичанских" ребят отправили этапом дальше — в сторону Воркуты, и даже трудно было представить — какая участь там их ждала... Не легче, чем под Бродами!».
Помимо предателей Родины вроде эсэсовцев и власовцев в лагерях было достаточно уголовников и простых растратчиков, поймавших политическую статью. Позже пошли и космополиты - по «сионистским» делам.
Позже - строительство железной дороги в тундре в Салехарде (Является единственным в мире городом, находящимся непосредственно на Полярном круге) и в Норильске.
Опять же, необычные типажи.
«Я знал еще в Коми одну удивительную кухонную пару: это были генералы — советский и немецкий, сперва воевавшие друг против друга (чуть ли не на участке, где была и «Галичина» — под Бродами!) — эсэсовец и гвардеец, а потом встретившиеся в одном бараке и поселившиеся рядышком, чтобы дружить».
Было также много венгров, румынов и поляков, много русских эмигрантов из Белграда и Праги. Норильск тогда уже был городом и зеков под конвоем даже водили в театр на «Онегина».
При этом не давали расслабиться блатные, которым дали политические статьи, чтобы заслать их подальше. Как-то они устроили голосование, что делать с зеков из бывших прокуроров. Потом сняли с него штаны и насадили на раскаленную в костре металлическую палку, как на кол.
Чуть позже начались серьезные лагерные беспорядки. Охрана сбегала с территории, а стукачей топили в сортирах или расчленяли заживо на пилораме. А ночами бандеровцы резали власовцев. Волнения погасили с помощью армии и расстрелов.
Потом повезло, Тарасенко из-за плохого питания начал доходить из-за голода и лагерным врачем-одесситом был отправлен из полярной тундры на Урал в больницу. Климат там гораздо легче. Да и абсолютно «отбитых» политических и уголовников не было, их посылали подальше в тайгу, на верную смерть.
Амнистии
После смерти Сталина начали амнистии и «нашему» власовцу заменяют 25 лет с вечной ссылкой на просто ссылку. Едет он в глубинку с немцами из-под Березовки, которые зовут с собой на вольное поселение.
«Да, только через много лет я узнал в Одессе про них — немцев из-под Березовки, расселившихся в Иркутской области и в целом на востоке. Их заново посадили — после постройки своих домов и даже рождения детей: оказывается, это были каратели, которые расстреливали евреев, пригонявшихся в 42-м году из Одессы».
Ссылка проходила под Иркутском в селе, куда поселили к бабке. Работа - любая, вплоть до вывоза навоза. Заработанных денег хватало на поесть и выпить самогонки.
Позже «наезд» от КГБ за слушание вражеских голосов и связь с сосланной, новый срок в пять лет, переход из зоны в зону. В одной из них Тарасенко даже сделал карьеру, стал бригадиром и вошел в число лагерных активистов. Причем оправдывает себя достаточно забавно:
"Да, я пошел в актив сознательно: не пролезать же туда явным карьеристам, которые ради лишней пайки готовы тянуть жилы из своих же людей».
В одном из лагерей встретился одессит, посаженный за участие в беспорядках на Молдаванке в 1960 году. Сам Тарасенко, видимо, надеялся на освобождение. Он упоминает, что старался вообще не вспоминать в разговорах о своем власовском прошлом и общался только с выходцами с Украины, причем левобережной - то есть, не бандеровцами.
В начале шестидесятых его все-таки выпустили, дали паспорт и деньги в дорогу и разрешили уехать из Мордовии в Одессу.
«Одесса же встретила меня низенькими трущобами Пересыпи и трубами у ТЭЦа, которых стало уже три. А при виде полоски моря я отвернулся, вдруг вспомнив про старшего брата Федьку с его "Береговой обороной". И долго тер взмокшую небритую щеку… Ну, вон и Слободка — с теми же низкими крутыми домиками. Здравствуйте, переулочек с рельсой и столб, где был наш фонарь!».
В Одессе Тарасенко пошел работать на крекинг-завод - так в те годы назывался НПЗ. Реабилитирован он так и не был - во всяком случае, на момент смерти.
Весь этот сборник воспоминаний пронизан двумя вещами - любопытством к Власову и попытками себя и его оправдать. Ближе к концу автор даже придумал как - якобы власовцы могли стать третьей силой и воевать и против Гитлера, и против Сталина. Примерно также сейчас пытаются у нас оправдать эсэсовцев из «Галичины» и украинских шуцманов, убивавших евреев и поляков.
Человек сам выбирает свою судьбу, и Иван Тарасенко ее выбрал. И в выборе, как видно по книге, не раскаялся.
Автор: Максим Войтенко
