Как живет первый освобожденный от оккупантов областной центр, как херсонцы встретили ВСУ и до сих пор празднуют день, когда город вернулся домой, а также о том, что после себя оставили россияне – в репортаже РБК-Украина.
До начала большой войны при слове "Херсон" у южан, не живущих там, были ассоциации с бахчевыми и новыми торговым центром. У жителей других регионов – с близостью к Одессе, школой моряков и дорогой на Крым. С начала марта у всех без исключения украинцев ассоциация с Херсоном одна – российская оккупация.
Восемь долгих месяцев Херсон был под "российским игом". Они успели объявить его "своим навсегда", провести псевдореферендум, регулярно терроризировать население и украсть все, что успели положить в грузовик. 11 ноября в город зашли украинские войска – херсонцы стали свободны.
Эхо орды
Дорога в Херсон пролегает через степи. Они стелятся широким бархатным ковром далеко за горизонт – желтый рапс летом, вспаханная земля весной. Сегодня, в ноябре, этот вид такой же замечательный, но его изрешетили мины и снаряды. Их черные метки рассыпались вдоль дороги, порвали на части заграждения. Пока едешь в Херсон, нередко можно увидеть сожженный остов чьей-то машины, кусок гусеницы от бронетехники, воронку. Здесь были оккупанты и это одни из их многочисленных следов.
Нас подвозят сначала к саперам. Мы останавливаемся, выгружаемся на обочину и распределяемся у краев трассы. Саперы медленно, метр за метром, втыкают в землю щупы, лопатки и шерстят траву миноискателями, которые тревожно пищат. Раньше здесь собирали урожай украинского зерна, теперь собирают российские снаряды и мины.
Периодически один из саперов становится на колени, роет землю, достает снаряд, берет его двумя руками и несет на специально огороженное для этого место. Там он снова становится на колени и медленно кладет снаряд на землю, как будто тот живой и в любой момент может проснуться. Сравнение жуткое, но в какой-то степени эти движения похожи на заботу.
Спасатели, работающие на участках вдоль трассы на Херсон, и в самом городе, говорят цифрами – обезвредили 2,5 тысяч взрывоопасных предметов, разминировали 50 километров железнодорожной колеи, 200 километров дорог, 189 домов. За цифрами стоят жизни как самих саперов, так и мирных людей.
– Заминированным может быть все, что угодно – тела, дома, машины. Все, что человек может поднять, подойти и потянуть, – добавляет сотрудник ГСЧС Херсонской области Александр Бондарь.
Мины в домах, подпертые дверьми, ящиками с необходимым, зарытые у порогов, мины в игрушках и даже в трупах – фирменный почерк российских оккупантов. Пока проходило разминирование, в воздухе завис вопрос: "Зачем?". Ведь территория отвоевана и "с Россией навсегда" она уже не будет. Но на девятый месяц войны вопрос приобретает уже, скорее, риторическую форму.
Посад-Покровское, Клапая, Киселевка, легендарная Чернобаевка – дорожные указатели прострелены в решето. Мосты взорваны, трава сгоревшая, вместо деревьев – угли на стволах. Русский мир прошелся тут большим горящим колесом.
Чем ближе к Херсону, тем мягче воздух — из степи вырастает город. Пока мы едем на место, где погибли воины ТРО, нас встречают херсонцы. Они видят наши автобусы, останавливаются и машут нам руками, посылают воздушные поцелуи, разворачивают желто-голубые флаги. Одна пожилая женщина машет рукой и делает глубокий поклон. Очень хочется выйти и выпрямить ее, поклониться самой, обнять, назвать героиней и расплакаться – в ответ на ее слезы.
Херсон сейчас – это один сплошной контраст. На билбордах все еще виднеются надписи кремлевской пропаганды. Русский мир предлагал херсонцам "Свою квартиру", "Бесплатную медицину" и "Социальную стабильность и безопасность". Местные машут на билборды руками и кричат: "Как раз до прихода русских у нас все это было!". Под плакатами на стенах надписи: "ЗСУ йдуть!", "Слава Україні", "Херсон – це Україна". Повсюду желтые ленты, которые больше не нужно прятать. Партизаны свою работу выполнили.
Возле небольшого парка, где в первые дни местные жители, записавшиеся в терроборону, погибли в неравном и жестоком бою с оккупантами, скапливаются херсонцы. Они видят нас и разворачивают флаги. Рассказывают о смертях 17 человек, которых обстреляли из пулеметов.
– Местный священник не побоялся, похоронил всех 17 человек, которые погибли тут. А уже потом, с согласия родственников, бойцов доставили в судмедучреждение, где провели их вскрытие, – говорит замначальника ГУ Нацполиции Херсонской области Николай Вербицкий.
Пока нам рассказывают о том, что происходило в парке, судмедэксперты осматривают деревья и землю. На стволах зарубины от пуль, как указатели, где вначале войны гибли люди. В их честь перед парком поставили большой коричневый крест. Он стоит, как памятник невероятной человеческой смелости защищать свое.
Мы подходим к женщине с небольшим флагом в руках. Ее уже снимают операторы, а она говорит отрывисто, почти что чеканит. Флаг она то прижимает к груди, то разворачивает – во время оккупации она сама пошила его из старой палатки.
— Я не прятала! Я не прятала флаг. С чего бы я должна? У меня на подоконнике всю оккупацию стояли фигурки козака и козачки. Я их тоже не прятала.
Возле нее стоит ее соседка, она кивает в такт словам женщины и добавляет, что оккупанты несколько раз ездили по их улице, которая пролегает вдоль частного сектора. Один раз к ним заехал БРТ.
— Утром открываю шторку на окне, а на меня смотрит дуло.
Ее мама пошла смотреть, откуда шум, встала у ворот и пыталась сквозь щель между дверьми разглядеть, что происходит. Женщина увидела мать в окно, выбежала и быстро затащила ее в дом.
— Она у меня маленького роста, ее просто не заметили над воротами, они там проглядывали. Повезло, что не заметили.
Женщины говорят с нами взахлеб, держа нас под локти, одна история перетекает в другую. Попытка поймать связь на крыше одной из многоэтажек, спешное освоение социальных сетей, чтобы читать новости и постоянный, практически бытовой героизм херсонцев.
— У нас тут магазин за углом, в нем работает продавщица. Так вот она всю оккупацию носила заколку с желто-голубыми цветами. Говорила, что это русские должны бояться, а не она. Красавица наша!
Мы едем в изолятор. На каждой улице, которую мы проезжаем, виднеются желтый и голубой цвета. Люди держат флаги в руках, машут ими над головой, кутаются в них, как в самый любимый плед, укрывают плечи. Украинский флаг — как оберег от русского мира, символ, самый желанный и необходимый предмет, который, наконец, можно вытащить, вырыть, достать из-под матрацев и поднять над собой — в знак освобождения.
В изоляторе нас заводят во внутренний дворик и представляют нам главу Херсонской прокуратуры Владимира Калюгу. Он, судя по всему, не привык к такому наплыву камер, диктофонов и фотоаппаратов. Мы, толкаясь, постоянно сужая круг, становимся возле него.
– В этом месте оккупанты держали гражданских лиц. Зачастую по выдуманным мотивам – их родственники, возможно, служили в ВСУ, возможно, они думали, что эти люди как-то способствуют ВСУ. Они хватали гражданских, привозили их сюда, пытали их. Нам известно о 43 потерпевших, но мы понимаем, что их будет намного больше.
Людей били дубинками, били током, связывали, надевали противогазы, перекрывая дыхание. В основном, пленных заставляли "признаться" в партизанской деятельности или клеветать на других.
Максим – один из бывших пленных. В марте он просидел тут несколько недель. Россияне забрали его, узнав, что мужчина воевал в АТО. Одели мешок на голову и повезли в изолятор.
— Когда меня привезли в камеру, сняли мешок с головы, я понял, что я в изоляторе. Завезли, сняли все, что можно – шнурки, обувь и так далее, бросили в камеру. Я узнал ее сейчас. С утра начались допросы и они были почти каждый день.
В сутки пленным давали всего 300 грамм еды – это был маленький пакетик каши, но потом и его ополовинили на несколько дней. Мужчина не хочет рассказывать про пытки, журналисты не настаивают. Взамен предлагает спросить у людей, живущих возле изолятора, что они слышали.
— Люди, которые вышли отсюда, они не были поломаны. Они продолжали сопротивляться.
Он соглашается пройти с журналистами к камере, где его держали. Возле нее он рассказывает о том, что читал одну книгу, в которой не хватало страниц. А потом к нему подсадили мужчину, у которого были недостающие листы. Не дожидаясь окончания "интервью", он спешно покидает ненавистные стены.
Нам показывают пыточные. Это длинный узкий коридор с комнатами с обеих сторон. Некоторые из них оборудованы под камеры, другие выглядят как кабинеты. В глаза бросается огромное количество мусора. Мы задаем вопрос одному из присутствующих полицейских.
– Как вы думаете, почему так много мусора? Они убегали в спешке?
– Я думаю, им так просто было привычнее жить – как свиньям.
В камерах лежат книги, пустые пачки из-под сигарет. В некоторых нет нар, есть только туалет и столик. На стенах нескольких комнат написано «Слава России», валяются листы бумаги, на которых от руки написан гимн РФ. В коридоре стоит запах гари, мусора и отчаянья. Мы поднимаемся на второй этаж, там также грязно, но камер нет, комнаты светлые, стоят кровати с несколькими матрацами. Здесь, судя по всему, жили сами оккупанты.
В их комнатах разбросаны бутылки из-под алкоголя. У кого-то дешевое пиво, кто сумел добыть коньяк "Коблево" или американский виски. Мусор дает возможность представить, кто тут обитал – вот здесь, в комнате с пустыми пачками из-под "Примы" и одним грязным матрасом, наверное, жили простые солдаты. А вот тут – в большой светлой комнате со шкафами, книгами и дорогим алкоголем, вероятно, "квартировались" командиры.
Мы выходим из изолятора с облегчением. Возле мрачного здания бегают дети – самый маленький впереди всех с игрушечным автоматом. Мы подходим к ним и кричим: "Слава Украине!". Они оборачиваются, бегут к нам и кричат: "Героям слава!".
– Чего вы сейчас больше всего хотите?
– Сладенького.
– А у вас не продается?
– Да пока все российское, не хотим.
Дети размахивают большим флагом, один мальчик по имени Ростик говорит, что хочет купить себе балаклаву, а когда вырастет, станет военным. Еще дети очень хотят заполучить шевроны. Многие из них устроили настоящую охоту за нашивками – завидев украинского военного, они бегут к нему и просят отдать шевроны. Конфеты, которые мужчина протягивает ребятам взамен, их так не радуют.
Желто-голубой Херсон
Нас везут в центр и мы гуляем по улицам. Обычно люди неохотно идут на контакт с журналистами, но здесь все иначе – херсонцы с удовольствием рассказывают о том, как встретили освобождение и что пережили.
– Все было такое серое. Ты смотришь на эту "Zетку" и тебя тошнит. Смотришь на военных и, извините, тебе уже снится, как они умирают. Ну приехал к нам какой-то Ванька из Саратова, ему дали автомат, то есть дали власть и он такой: "Отдай машину”, – говорит местный житель Александр.
Его девушка Елена вспоминает первые дни освобождения. Говорит, что 11-го мало кто понял, что произошло, ведь ни связи, ни интернета у херсонцев не было.
– 12-го мы выходим на остановку и видим, что летит пикап "Toyota", оттуда доносится "Червона калина", украинский флаг и военный наш. Мы стоим и не знаем, нам подходить или нет. Он нам машет, а у нас первый вопрос: "Это провокация?".
Когда стало очевидно, что город освобожден, люди бросились на улицы, интуитивно потянулись в центр. В первые два дня площадь не утихала ни на секунду.
Возле мобильного ЦПАУ недалеко от главной площади стоит толпа людей, но им нужно не столько восстановить документы, сколько зарядить телефоны и связаться с родными. Об этом нам говорит полицейский внутри самого Центра админуслуг. Рядом несколько женщин приветливо улыбаются и сразу обозначают свои приоритеты.
– У нас сейчас нет ни воды, ни света, ни отопления. Это сложно. Но с русскими жить было гораздо сложнее. А это переживем, главное, чтобы без русских.
Об этом говорят все, с кем мы общаемся. Отсутствие бытовых благ никак не умаляет их радости. "Главное, чтобы без русских" – это фраза, которой заканчивает свою речь едва ли не каждый, кто к нам подходит.
В центр подъезжает машина канадских медиков-волонтеров с красным крестом. Автомобиль окружает толпа людей, нуждающихся в лекарствах. Но языковой барьер мешает наладить коммуникацию. Женщина ищет в мобильном телефоне, как переводится словосочетание "для сердца" и, найдя, кричит из толпы волонтеру "from heart". Волонтер с растерянным видом отвечает на английском: "Вы должны сказать мне, что именно у вас с сердцем". Женщина мотает головой в знак непонимания, кто-то в толпе переводит ей фразу канадца. Свое лекарство она получает.
На центральной площади Свободы атмосфера, наконец, соответствует ее названию. Город освободили 11 ноября, но и через несколько дней люди продолжают здесь собираться. У кинотеатра "Украина" на мангале жарят мясо и варят кофе, тут есть связь, волонтеры раздают продукты и лекарства, а военные ставят автографы на флагах херсонцев.
Но, очевидно, это не все, за чем приходят сюда местные. В первую очередь, они ищут здесь своих – тех, кто во времена оккупации едва ли выходил из дому, а если и ходил по улицам, то быстро и с опущенной головой. Здесь, в свободном Херсоне, можно поднять голову, посмотреть друг другу в глаза, смеяться и шутить. Можно сфотографироваться возле пустого постамента, где когда-то стоял Ленин, с арбузом, который как символ Херсона лежит на парапете. Можно, наконец, жить без страха быть схваченным за национальную принадлежность.
Украинские военные припарковались у площади и раздают детям бананы и вафли. Вспоминаются многочисленные видео, как в первые дни оккупации, когда херсонцы выходили в центр в знак протеста против россиян, те бросались в них гранатами и автоматными очередями.
Мы садимся в автобусы и уезжаем из города, а нам продолжают махать горожане. Херсон явно устал, его облегченный выдох можно почувствовать буквально физически. Это выдыхают местные в такт городу, поздравляя друг друга, подбегая к нам, беря нас за руки.
– Понимаете, когда они убежали, – говорит женщина с мокрыми от слез глазами, – Здесь даже воздух другой стал! И мы, наконец, задышали.
